Весной 1966 года в один из прекрасных теплых дней случилось событие, которое надолго привязало меня к миру радио эфира.

Событие, впрочем, выглядело совершенной обыденным. После школы я поехал домой, но, проехав на одну остановку дальше, вышел вместе с моим одноклассником Юрой К. возле пансионата (теперь это Универсам), будучи сильно заинтригованным его рассказами о том, что можно сделать передатчик и выходить в эфир. Сам Юра говорил обо всем этом с изрядной долей гордости и как будто причастности к чему-то совершенно новому и современному, без чего жизнь во дворе выглядела скучной и серой.

На деле выяснилось, что Юра был достаточно далек от понимания того, о чем он говорил, а настоящим "гуру" в этом вопросе был некто Славик, который после недолгих переговоров просто так, по-свойски, нарисовал мне схему "трехточки ", как тогда называли приставку для выхода в эфир. Кто был автором этой схемы, неизвестно, однако, популярность ее была всеобщей. Не было ни одного уважающего себя радио - и просто хулигана, кто не знал бы или, по крайней мере, не говорил бы об этой схеме.

Само время было таким, что давало толчок развитию технического творчества, журналы "Радио" не залеживались на прилавках, позже их вообще было почти невозможно приобрести, и венцом этого всего было грандиозное движение массового радиолюбительства, которое порождало даже в самых "заблудших" душах желание к техническому творчеству, хотя бы и в виде хулиганства, но это самое хулиганство было "радио - хулиганством", - более изощренным, интеллектуальным, элитным, т.е. намного более высоким, чем тривиальные драки в подъездах или обливание тушью прохожих.
Итак, воспользовавшись болтливостью и самохвальством Юры К. и конкретными техническими идеями (слизанными с каких-то неизвестных прототипов) Славика, я сделал первую в своей жизни приставку для выхода в эфир. Пожалуй, мною двигало больше желание как-то себя выразить, нежели простое следование моде. Имея незначительный, но приличный технологический опыт в сфере радиотехнологий, я сразу же спаял схему, попутно удивляясь ее не-похожести на классические схемы приемников и усилителей, кото-рые я до этого встречал в литературе.

Мое "чудо техники" базировалось на имевшемся в доме магнитофоне "Спалис", который пришел на смену давнишнему самодельному магнитофону, да еще на стареньком приемнике "Рекорд", служившем приемной частью моей "радиоустановки". Первым сеансом выхода в эфир были пробные включения приставки, которые сразу поставили несколько конкретных проблем. Первой был выбор позывного, ведь все радиохулиганы имели свои позывные, так что и мне нужно было его выбрать, точнее придумать. Мне нравилось слово "Мелодия", почему-то тогда оно казалось мне таким богатым и однозначно идентифицирующем меня, как меломана. О том, что у меня чуть не самая лучшая коллекция записей, хотя бы в классе, я тогда и не сомневался. Второй проблемой было сделать так, чтобы не только я мог слышать выдаваемые мною в эфир радиоволны. В этом отношении у меня был надежный помощник, мой друг Витька Я. У него была отцовская "Спидола", переносной транзистор, на который хорошо ловились станции хулиганского диапазона - около 200 метров на средних волнах. Когда я впервые услышал музыку, которую крутил по своему магнитофону, в эфире на "Спидоле", это было незабываемым впечатлением. Мне казалось, что весь мир те-перь прислушивается к сигналам моей "приставки", как если бы это были сигналы первого искусственного спутника Земли.

Чудо техники, впрочем, было совершенно незатейливым. Это была классическая трехточка, с контуром, верхним выводом которого была управляющая сетка легендарной 6П3С, катод этой же лампы подсоединялся к среднему выводу катушки, к нижнему же ее выводу подсоединялась "земля". Антенна подключалась к верхнему по схеме выводу катушки, и еще между сеткой лампы и верхним по схеме выводом катушки подсоединялся мостик из конденсатора с резистором, так называемый "гридлик" (от английского greed-leak - сопро-тивление утечки тока сеточной цепи).

Какие только легенды не ходили среди пацанов относительно назначения конкретных элементов схемы трехточки. Из всего этого я вынес четкое убеждение, что в этом деле нужно разбираться. То есть нужно знание теории, которая на уровне курса физики 8-9 класса не могла представлять собой сколько-нибудь значительное учение. То же самое касалось и самого принципа передачи в эфир. Никто внятно не мог объяснить, почему совершенно одинаково построенные схемы, находящиеся в разных домах и квартирах, давали очень различные результаты. Доходило до легенд о благоприятно расположенных домах и т.д. (Эти легенды были не столь далеки от истины). Со своей стороны, я, будучи приверженным фундамен-тальному изучению проблем, нашел у папы книжку по теоретическим основам антенно-фидерного поля. В этой книжке были очень мудреные формулы, описывавшие состояние единичного антенного провода в физическом пространстве. Все слова этих параграфов я понимал, я не понимал их смысла, вдобавок, формулы содержали совершенно мне неизвестные значки в виде продолговатых букв s (это были интегралы). Позднее, уже учась в институте, я часто потешался над тогдашними своими наивными представлениями о тео-рии электромагнитного поля. Хотя это все не могло адекватно встроиться в голову восьмиклассника.

В результате недолгих раздумий и полученного чуть не на ощупь опыта, наши радиохулиганы, или как мы предпочитали говорить, радиолюбители, стали делать большие антенны, в "гридлик" ставить что-то совершенно мистическое, что котировалось на протяжении очередной вечерней "сессии" любителей эфира. При этом, параметры гридлика выбирались исходя из опыта так называемых "бывалых" членов эфирного сообщества, т.е. тех пацанов, которые благодаря собственной усидчивости и отчасти некоторому знанию теории могли что-то сказать из области теории радиотехники. О, боже, как мы им завидовали. Нам казалось, что эти выкладки - истина в последней инстанции. Хотя вряд ли кто-то из тогдашних фа-воритов смог бы обосновать свою точку зрения на параметры гридлика.

Тем не менее, проблемы средневолновой связи были у всех на слуху, и совершенно не вызывало каких бы то ни было вопросов, если на "бродвее" люди перекидывались словами типа "а как твоя шарманка покрывает бродвей, и нет ли проблем с близлежащими селами?"
Как же выглядела моя "шарманка"? Это был обыкновенный изогнутый лист алюминия, на котором была закреплена ламповая панелька для 6П3С, возле нее была расположена катушка "контур" с числом витков 2:3 относительно начала, т.е. относительно ламповой сетки с гридликом. На анод лампы подавалось напрямую напряжение с анода выходной лампы агрегата - "жертвы", т.е. приемника или магнитофона, откуда звук мог посредством электроники стать радиоэфиром и быть принятым на какую-либо "Спидолу", "Сокол" или еще на бог весть какое транзисторное или ламповое чудо того времени.

Увлечение эфиром было повальным. Достаточно сказать, что в это время любой пацан, выходящий в эфир, имел на два балла выше проходимость среди девчонок, нежели не имевший представления об эфире. А чего стоили телефонные заказы музыки от поклонниц.
Примерно в это же время вышел на экраны фильм о Шурике и его приключениях, в котором была новелла о студенчестве. Я не знаю до сих пор, насколько эта новелла повиляла на мою студенческую судьбу, но одно было интересно - понятие "конспект", впервые засветилось в памяти как наиболее вероятное понятие из предстоящих после школы испытаний. Впрочем, об этом мысли поворачивались только в самых экстремальных ситуациях, когда нужно было что-то быстро выучить. Понятие "конспект" при этом превращалось в нечто автоматически дающее ответы на вопросы экзаменатора, но и не более того.

В любом случае сцена с радиообменом профессора (кличка по фильму "лопух") и студентом (как слышишь меня, прием) вызывала вполне адекватное понимание среди наших радиолюбителей. Неко-торые даже всерьез "имплантировали" наушники и микрофоны в отдаленные уголки своей плотной одежды, лишь бы быть похожими на киногероев, а также суметь обмануть экзаменаторов чудесами техники, в ответ на которые не всегда очередной профессор мог сказать, что "аппаратура при нем".

Среди радиолюбителей стало складываться некоторое "братство", отличительными чертами которого стала приверженность или даже преданность радиоэфиру, хотя некоторые всерьез полагали, что хулиганы не могут быть "эфирными", а должны быть сугубо "земными", с их проблемами, мордобоем и прочими прелестями ничего-неделания на фоне растущих бицепсов и отстающего сознания.

Через какое-то время мой позывной начал меня раздражать. Мне казалось, что если я выберу более интересный позывной, то и эфир мой станет более интересным, в смысле более дальних связей и более обширного охвата моей станции.

К тому времени в городе уже начали появляться вполне нормальные здания ранней Брежневской застройки. Тогда они казались верхом совершенства в архитектуре, и одним из таких "шедевров" был салон пошива одежды, или как их тогда величали, ателье по пошиву мужской одежды "Силуэт". Это название, равно как и вывеска, стилизованная под модерн, вызывали у меня восхищение. Мне как будто казалось, что эта вывеска написана именно так, как если бы я сам захотел ее написать.

В этот период многое, и открытки, и фотографии, и все, что могло графически выделиться из серого, обыденного, почти незаметного в силу однотонности, стало меняться. Появились очень смелые и отлично сделанные открытки фирмы "Планета", на которых цветы были похожи на цветы, а композиции были столь совершенны, что любую открытку этой фирмы хотелось приобрести, т.е. получить некоторую абсолютную власть над ней, вдобавок восхищаясь самим предметом, изображенным на открытке.
При этом всем эфир являл собой настолько притягательное явление, что редкие люди могли не заметить его существования.

По вечерам мы, радиохулиганы, выходили на улицы, часто соединяясь в компании по совершенно непредсказуемым мотивам, вроде того, что кто-то захотел переписать музыку у другого себе подобного, а в перерывах просто пили из горлышка портвейн (и это тоже было, как моральное оправдание самого названия радиохулиган - раз хулиган, должен соответствовать имиджу хулигана, т.е. пить и курить как минимум).
Во всей этой круговерти главенствующей была все-таки любовь к технике, и если бы не это, быть бы всем нам, радиохулиганам, хулиганами по жизни, что чревато попаданием во вполне конкрет-ную зону тюрьмы и получением наказания, что зовется ныне романтическим словом "срок".

Ну да бог с ним, главное, что с опытом простых выходов в эфир появилось чувство удовлетворения, или потребности во внимании со стороны слушателей, это как на концерте, когда у артиста возникает "кураж" только в том случае, когда его поддерживает зритель, причем, все должно быть предельно правдиво, иначе все сводится к обыденному спектаклю.
Итак, я взял новый позывной "Силуэт", стараясь одновременно отделаться от старого имиджа и получить новое воплощение воображаемого образа эфира. Впрочем, далее словесной красивости позывных дело так и не пошло, возможно, из-за того, что смысл моих выходов в эфир, кроме простого рекламирования себя как личности, не ушел далеко.

Аппаратура, между тем, перестала меня удовлетворять, и в поисках достойной замены вышедшей из моды и слишком простой трехточки я стал все чаще обсуждать серьезные схемы на базе мощных КВ ламп. Апогеем этой затеи стало приобретение книжки "Теория радиопередатчиков", которая обещала, хотя бы своим названием, решить задачу понимания технических проблем радиопередающих устройств в широком диапазоне радиоволн.

Спустя какое-то время я стал думать над усовершенствованием аппаратной части.
Во-первых, нужно было сделать большую антенну, за что я и взялся с великим энтузиазмом. Энтузиазма придавало наличие длинного, метров в 18 куска толстого медного кабеля, который по случаю утащили из какой-то шахты под Бештау мои новые знакомые пацаны из микрорайона. Мне это богатство было ос-тавлено просто из соображений сохранности и наличия места для его хранения. И вот в один из летних дней 1968 года мы приступили к разделке нашего сокровища.

Операция эта заняла не один день, даже не одну неделю. Казавшаяся простой проблема - разделить кабель на четыре куска, распустив его по длине, по числу причастных, оказалась на деле весьма сложной, и мы управились с нею только к концу лета. При этом, большая часть забот была связана с обрезанием толстой и неподатливой изоляции и приданием куску кабеля видимости антенного тросика. В конце этой физически тяжелой операции я получил свой кусок кабеля, который можно было распустить на пять вполне приличных по толщине кусков антенного тросика и превратить все это безобразие в почти 90 метров отличной антенны. О длине антенного хозяйства тогда ходили легенды, многие из которых были близки к теории, а теория полуволнового диполя была нам известна даже вопреки тройкам по физике в школе. Школьная физика представлялась тогда какой-то слишком академичной или не свя-занной с конкретными проблемами, встречавшими нас за порогом школы. Итак, 90 метров антенны - это гарантированное преимущество при выходе в эфир на диапазоне 180-200 метров, а раз так, то нечего раздумывать, надо делать антенну. Интуитивное понимание проблем антенного хозяйства получило впоследствии неоднократное подтверждение, потому что только опытным путем можно было нащупать тот путь в эфире, который обещал дальние связи и восхищенные взгляды сверстников.

На практике шагнуть в неведомый мир дальних связей удалось только к осени, во время осенних каникул. Установка антенны, тем более скрученной из пяти независимых кусков, требовала особой технологии. Куски-то скрутить это было несложно, хотя и хлопотно. А потом надо было выбрать точку подвески антенны, на противопо-ложном конце двора, найти по три изолятора, которые тоже к тому времени стали дефицитом, да еще продумать, как это чудо подвесить. Мы взялись за дело с школьным другом Витькой Я. уже по холодам, а куда было деваться? Разработали и схему подъема антенного провода, который был весьма тяжелым. Итак, я влез на чердак соседнего дома, прикинув, что его расположение позволит нам растя-нуть все 90 метров антенны. На чердак попасть было также не просто.
Пришлось выпрашивать ключи и плести ахинею насчет мотивов доступа на чердак, что-то вроде необходимости посмотреть видимость на Машук, где находилась вышка местного телевизионного центра. Это проходило, потому что к этому времени у нас уже стали транслировать передачи из Москвы, и тема проходимости телевизионного сигнала, т.е. видимости на Машук была актуальной, а о том, что я живу в соседнем доме, и меня эти проблемы не должны касаться, я скромно умолчал.

Взяв из дому моток бельевой веревки, пассатижи, кусок толстого провода, молоток и несколько большущих гвоздей, я, проникнув обманным путем на чердак соседнего до-ма, стал мастерить крепление для антенны. Забил в основание слухового окна два гвоздя, загнув их по ту сторону доски для крепости. Потом намотал на гвозди проволоку, крепко закрутив пассатижами. К этому концу я прикрепил гирлянду из изоляторов, которую заго-товил загодя, и, опустив на землю край бельевой веревки, крикнул Витьке, чтобы он закрепил на ней конец антенного провода. О том, чтобы тащить весь провод на чердак и на крышу не было и мысли, ввиду тяжести этого мотка толстого провода. Подняв конец антен-ного тросика вверх, я закрепил его на гирлянде из изоляторов, про-верил надежность крепления, закрыл слуховое окно и спустился вниз, закрыв за собой крышку чердака. После этого мы приступили к установке и закреплению второго конца тросика уже на нашей крыше. Это было проще, потому что у нас в доме залезть на чердак было плевым делом, мы пацанами часто туда лазали, все было как дважды два. Заняв подходящую позицию на краю крыши, я скинул вниз конец все той же бельевой веревки, Витька привязал к нему конец антенного тросика, и я стал поднимать его вверх. Когда конец уже был в руках, встала проблема натянуть тросик, потому что он был тяжелым и под собственным весом провисал чуть не до земли.

Такая конструкция антенны никак не подходила под наши честолюбивые планы покорения эфира, и мы решили антенну подтянуть. Упираясь в печную трубу, мы с силой тянули тросик на себя, он поддавался с трудом, так что после получасовых усилий нам удалось лишь приподнять его над землей метров на пять. Ну не висеть же моей уже заранее обожаемой антенне, которая должна была вывести меня на гребень славы дальних связей среди радиохулиганов, вот так в провисшем положении. Пришлось поднапрячься, и антенна стала висеть получше. Спуск я сделал из заранее припасенного куска телевизионного антенного фидера. О том, что существуют понятия стоячих волн, согласования фидеров, я не имел тогда ни малейшего представления. Пацаны говорили, что очень хорошо, когда спуск антенны заэкранирован, а тут даже кабель - чего же еще нужно.

Первое испытание новой антенны пришлось на последние дни осенних каникул. Но вопреки ожиданиям, никакого серьезного изменения в прохождении мощности от моей приставки не произошло. Я усиленно допрашивал своих партнеров по эфиру, как они меня слышат, и нет ли изменений по сравнению с предыдущими сеансами. На что мне вяло отвечали, что особых изменений нет, а если мне что-то не нравится, то это я сам виноват. Ну что возьмешь с хулиганов? Из всего сообщества радиохулиганов едва ли треть была посвящена хоть каким-то боком в таинства теории радиоволн и схемо-техники. Остальные же просто следовали в фарватере общих увлечений.

Итак, начала вырисовываться новая проблема, о которой я и ранее подозревал. Нужно совершенствовать передающую аппаратуру. С этой мыслью я стал свыкаться, и сеансы выхода в эфир, обычно проходившие после школы, когда еще родители были на работе, стали скучными и не приносили былого удовлетворения. Поиски велись по нескольким направлениям. Частые посещения магазина "Юный техник" вдруг принесли свои плоды - там обнаружились "неликвидные" силовые блоки питания от телевизоров "КВН-49" и "Рубин-102" по смехотворным ценам, что-то около рубля за ком-плект. Это были чудовищных размеров трансформаторы с выпрямителями на базе 5Ц3С - самого мощного в то время кенотрона. В холостом режиме этот источник выдавал около 600 вольт, а это уже открывало путь к использованию ГУ-50 и прочих шедевров радио-передающей техники, о которых я знал только понаслышке, да еще из рассказов Дмитрия, моего дяди, который увлекался КВ-радиосвязью и даже имел свой позывной.

Следующей ступенью стало строительство новой схемы на базе мощной лампы, усиленного питания и только что построенной новой антенной системы. Слабым звеном в этой цепи был усилитель НЧ, в качестве которого я по-прежнему использовал магнитофон "Спалис". Приобретя в "ЮТ" очередной трансформатор, теперь уже для НЧ диапазона, я стал собирать усилитель НЧ. Для корпуса все так же использовался алюминиевый лист, детали собирал отовсюду, даже сделал отдельный микрофонный вход, чтобы уж со-всем отвязаться от магнитофона, потому что он создавал немало технологических сложностей при передаче в эфир, донимали постоянные переключения от воспроизведения на запись (а только так микрофон мог работать в той схеме), которые иногда приводили к ошибкам, когда стирались с таким трудом добытые записи.

Наконец, все технологические трудности, из которых самыми болезненными были частые удары анодным или сетевым напряжением, были преодолены, и чудо техники было представлено к испытаниям.

Первые же сеансы оказались ошеломляющими. Меня принимали 5-9-5 даже далеко за пределами города. (Мы, стараясь под-ражать нормальным радистам, оценивали слышимость сигнала по системе 5-9-5, что означало отличную слышимость, разборчивость и модуляцию, при этом еще сообщали уровень сигнала по индикатору, что-то вроде 120 % - это значит, сигнал такой сильный, что зашкаливает индикатор…)

На волне этих успехов, я стал часто встречаться с другими радиохулиганами, чтобы поделиться с ними своей радостью и похвастаться аппаратурой. Из моих новых знакомых выделялся Алик Ч. с позывным "Бумеранг", у него был стабильно высокий рейтинг. По-том я понял, что при совершенно непритязательной аппаратуре, успех Алика определялся его более выгодным географическим поло-жением, и то, чего мне приходилось добиваться за счет технической изощренности, Алик получал просто за счет более высокого поло-жения своего дома. В любом случае, мы познакомились и подружи-лись, потому что общих интересов оказалась масса.

Однажды я связался по эфиру с парнем из Константиновки, села близ нашего города, это был большой успех. Мы договорились о встрече. По тогдашним понятиям просто рассказать в эфире, кто ты и что, было дурным тоном, мы пользовались псевдонимами и разными хитростями. Как звали того парня, я уж и не припомню, но позывной у него был "Тишина". Мы договорились, что я приеду к нему в Константиновку, а чтобы он меня узнал, у меня будет в руках газета, свернутая в трубочку. Но что такое Константиновка, и сколько туда приезжает молодых людей с газетами, свернутыми в трубочку?

Когда я вышел из автобуса в числе трех-четырех человек, мой шпионский вид был, по всей вероятности наиглупейшим, как в том анекдоте об американских шпиёнах (неграх). Если бы кто-то озаботился поимкой меня как радиохулигана, взяли бы меня "тепленьким", и пикнуть бы не успел. А так все прошло гладко, и уже через несколько минут, пройдя по немыслимым колдобинам и завернув в три-четыре улицы, все более отдалявших нас от цивилизации авто-бусной остановки, мы попали в почти новый сарай, где и размеща-лось еще одно чудо техники с позывным "Тишина". Я с интересом разглядывал это создание. Оно было по-деревенски неказистым и столь же основательным. Контур из толстого провода (была теория, что чем толще провод контура, тем мощнее станция), лампы на простой панели из фанеры, собранная в объеме, т.е. без шасси схема, голые провода, между которыми надо было ухитриться просунуть руку для манипуляций с переменным конденсатором, и в довершение всего антенный кабель и сам провод без каких-либо изоляторов. Но при всем при этом станция работала и была не слабой по мощно-сти. Все это питалось от старинного классного приемника "Беларусь", который смотрелся среди этого хлама как выброшенный на помойку новенький блестящий самовар.

Мы долго болтали о достоинствах и недостатках разных схем передатчиков, и мой новый знакомый удивил меня тем, что он почти все делал на ощупь, проходя тяжкий путь на вершины радиохулиганства методом проб и ошибок. Расстались мы добрыми друзьями, он проводил меня на автобус, а я еще долго, трясясь в автобусе, был под впечатлением от увиденного.

Удивительных вещей в то время среди сообщества любителей эфира было много. Чаще всего приставки собирались из бог весть чего. Обычно за основу брался ламповый приемник, на вход звукоснимателя подавался выход из магнитофона, чтобы крутить музыку, да и микрофонный усилитель был в любом магнитофоне. Иногда такая схема была неудобной в переключении, но молодой энтузиазм и страсть к эфиру побеждали все технические проблемы. Были кадры, которые использовали в качестве микрофона обыкновенный дина-мик того же приемника. Звук от этого был гулкий, тихий и низкий, как из подвала. Если не было магнитофона, крутили пластинки, но это считалось дурным тоном. Стандартный джентльменский набор включал в себя магнитофонную приставку "Нота" (ее брали из-за низкой цены, сносного качества и отсутствия излишеств), какой-либо шедевр советского радиостроения типа "Балтики" или "Рекорда", саму спаянную из стандартных деталей приставку, которую монтировали либо в корпусе приемника, либо вообще отдельно, чтобы при случае можно было все быстро разобрать, и антенного входа. Переключение от приема к передаче и обратно обычно делалось вручную, иногда простым перетыканием проводов. Часто стан-ции создавали кучу помех, иногда ложились одна на другую, и хотя и соблюдались некоторые правила радиообмена, но только прибли-зительно.

Основной целью выхода в эфир было поболтать с себе подобными и покрутить музыку. Музыка добывалась всеми доступными способами, в том числе и записью прямо из эфира. Многие, чтобы соблюдались авторские права, "портили" звук в эфире, приостанавливая катушки на магнитофоне, что-то вроде манипуляций современных "ди-джеев". Если у тебя обнаруживались порченные записи, это считалось дурным тоном и в приличную компанию тебя не пускали. Другим источником записей был радиоэфир легальных станций. Но поймать там что-либо хорошее было очень трудно. На коротких волнах было много помех, шли замирания, прослушивались "глушаки", так что записать что-то хорошее с "Голоса Америки" или "Би-би-си" было почти невозможно. В нашей местности вещала какая-то ближневосточная станция, ее называли "Бейрут". Это слово вошло в наш лексикон как нарицательное. Там с десяти до одиннадцати вечера крутили очень приличные хиты, да и качество на средних волнах было вполне приемлемым, тем более для прокрутки в эфир. Я сам часто засиживался у приемника с магнитофоном наго-тове в ожидании передачи хитов по "Бейруту". Самое сложное было угадать окончание рассказа диктора о песне и начало самой песни, потому что эфир шел на арабском языке. Обычно программа велась женским голосом, так что если заканчивался мужской голос и начинала говорить женщина, надо было быть наготове. Иногда диктор вставлял английское название песни, и тогда было проще. Поймать начало песни было еще не все. Нужно было определить на лету, стоит ли ее записывать. Если нет, то пленка отматывалась назад, находилось начало записи, магнитофон снова переставлялся в режим паузы при записи и все повторялось. На моем "Спалисе" автостопа не было, и я просто оттягивал рукой рычаг тонролика, заранее включив клавишу записи. Иногда в удачные дни удавалось записать три-четыре хита, порою очень даже популярных. Были фанатики "Бейрута", которые прослушивали почти все их передачи. В любом случае к десяти вечера почти вся тусовка расходилась по домам на запись музыки по "Бейруту".

Иногда удавалось добыть чистые записи, сделанные с пластинки, это вообще считалось шедевром. Владельцы иностранных пластинок, невиданной в то время диковинки, часто занимались тем, что давали их записывать за деньги. Запись одного диска или как его тогда называли "пласта" стоила от трех до пяти рублей, это было для нас почти недосягаемой роскошью. Пленки с записями, сделан-ными с пластинок, ценились не меньше, но за их перезапись редко кто платил, а чаще всего в наши руки попадали пленки с заранее вы-бранными сборниками, третьей-четвертой свежести. Часто мы не знали ни имен исполнителей, ни названий песен, потому что диско-графию вели только очень аккуратные люди и то только на записях "первой" копии. Иногда удавалось найти источник свежих записей где-то на стороне. Чаще всего это были студенты, приезжавшие на каникулы из больших городов, где музыки было не в пример больше, да и денег они никогда не просили, чаще всего дело решалось распитой на троих-четверых бутылкой портвейна. Если у тебя самого было что-то интересное, можно было обменяться записями, это тоже было в порядке вещей.

Были, однако, и среди наших коллег любители крутить в эфир только музыку, без всяких комментариев и поминутных напоминаний: "Алло, передачу ведет станция такая-то, привет всем девушкам Пятигорска" или чего-то в таком роде. Одна из таких станций вещала на необычно низкой части "нашего" диапазона, почти что рядом с государственным "Маяком", это была станция "Кристалл". Меня удивляло качество передачи и отсутствие каких-либо попыток портить записи. Позднее обнаружилось, что хозяином станции был какой-то студент из Москвы, который почти никогда не выходил с микрофона, т.е. работал молча, и только и делал, что крутил музыку. У него можно было писать музыку почти как с государственного ис-точника, и качество было почти таким же. Позднее на этих волнах, под тем же позывным стал выходить другой парень, который очень тщился достичь высот того "Кристалла", но так он этого и не достиг, сколь ни старался. Все дело было в том, что единожды получив какой-либо имидж, можно было спокойно пользоваться этим в "околосветских" радиохулиганских кругах, но стоило только как-то оступиться и потерять такой имидж, наступало неминуемое возмездие, часто сопровождаемое злорадством бывших друзей и коллег по эфиру.

Наиболее тяжким из возможных путей в пропасть было изъятие аппаратуры пеленгаторами, или как их тогда называли "пеленгами". Довольно часто эфир становился очень насыщенным, а, поскольку это по определению был хулиганский эфир, то в нем творились разные чудеса, когда одна станция душила другую, и выживал только сильнейший. Отсюда была тяга к очень мощным передатчикам. Ходили легенды о существовании таких станций, что когда их включали, ничего вообще невозможно было слушать, даже на утюг. Среди нашего брата ходили байки о супер-радиохулигане, включение которого в эфир мигом гасило все другие станции, и этот супер-мен наделялся способностью вершить судьбы простых смертных радиохулиганов. Часто в городе можно было услышать чаяния этих самых простых смертных в смысле того, что им видится картина, когда они включают передатчик, и соседи перестают видеть и слышать даже собственный телевизор. А еще круче был бы сюжет о том, когда понтовитый радиооператор после включения такого мощного передатчика вообще переставал слышать собственный голос. Часто в тусовках, курилках, выпивалках мы муссировали такие слухи, втайне надеясь, что таким супер-хулиганом станет каждый из нас, боясь признаться в том, что это мечта именно каждого.

Пеленгаторы, между тем, не дремали, и часто наши коллеги попадались в их хитро расставленные сети. Оповещение было нала-жено вроде бы нормально, слухи о появлении "оперов", т.е. пеленгов, расходились мгновенно, но все же иногда проводились такие тотальные облавы, что устоять могли только самые стойкие станции.
Как-то в местной газетенке появилась статья "Крушение 'Галактики'", с фотографиями и пространным текстом, смысл которого сводился к тому, что такие вот худшие представители человечества мешают нормальной посадке самолетов, что вообще это все тормоз коммунизма и все в таком роде. Самое главное, что я знал эту самую "Галактику" не понаслышке. Да и всего-то что было, это очередной сарай, между зданием Кавминкурортстроя и трущобами или как их стыдливо называли "стандартными" домами в районе улицы Пастухова. Этот сарай и до сих пор жив, но тогда он стал символом хулиганства в эфире. Газета напирала на то, что вот такие подпольные станции только и могут, что располагаться в ветхих сараях, что это сродни отщепенцам, почти врагам народа, когда этот самый народ напрягается, строит коммунизм, до которого согласно лозунгам, оставалось около 12 лет, проводят враждебную, растлевающую пропаганду западного образа жизни, выдавая в эфир музыку растленного капитализма, т.е. это все являло собой отголосок старой, отжившей идеологии, наглядный пример растления советской молодежи.

Другим аналогичным примером служил ролик, заснятый не где-то, а в квартире моего давешнего "гуру" Славика, когда по местному телевидению документально показали его комнату, всю ап-паратуру, даже прокрутили по телеэфиру пленку с записью битловской "Can't buy me love", записью, которую я знал почти наизусть, это была катушка на 100 м, т.е. очень маленькая, и когда ее воспроизводили, запись звучала с детонацией (из-за несовершенства лентопротяжки) с завыванием, которое дикторы от телевидения быстренько интерпретировали в пользу того, что это все упадническое, западное искусство, которым могут увлекаться только такие экземпляры, как радиохулиганы и прочие отщепенцы, не желающие строить светлое будущее и все в таком роде.

В то время просмотр телевизионных программ был совершенно обычным семейным занятием, и когда семья в очередной раз собралась перед голубым экраном, а там пошла передача в сатирическом плане про радиохулиганов, это вызвало оживление, но когда на экране возник Славик, и речь пошла о конкретном растлении молодежи с иллюстрациями в виде искаженной битловской музыки, как характерном для радиохулиганов образе жизни и мыслей, родители мои весьма напряглись. Этот Славик с телеэкрана был как две капли воды похож на моего друга, который часто приходил к нам домой. Кончилось тем, что я клятвенно заявил, что эта вся история не имеет ко мне никакого отношения.

Отношение, впрочем, имелось самое прямое, и когда наша служба оповещения донесла, что в городе работают "пеленги", все нормальные станции ушли из эфира. Мне повезло, в этот день я вообще не выходил в эфир, потому что придя из школы и включив приемник, я не нашел никого в радиоэфире, как будто мир замер. Мне это все не понравилось, и после двух-трех неудачных попыток связаться с кем-либо из корешей я просто выключил станцию и по-шел болтаться по микрорайону. Позднее, этим же вечером, пошли панические слухи о нашествии пеленгов и о массовой поимке наших друзей - радиохулиганов. Это был напряженнейший момент со времен первого нашествия пеленгов, которое старожилы помнят, как страшный сон, когда за несколько минут выхода в эфир приходилось платить конфискацией всей радиоаппаратуры в доме, будь то телевизор или приемник, не используемый для целей выхода в эфир.

У Славика таким манером не изъяли телевизор и магнитолу, которые стояли в соседней комнате, и он благодарил судьбу в этом смысле, хотя в его комнате даже обрезали антенный провод у самого ввода в квартиру. Так казалось, что борьба с разнузданным злом ра-диохулиганства может быть вполне успешной только если изъять все, что можно было изъять и отрезать все, что можно было отрезать.

После этого "ледового побоища" радиоэфир долго не мог придти в себя. Многие фанаты эфира надолго ушли в тень, предпочитая пересидеть смутные времена. Впрочем, эти самые времена за-кончились с уездом из города бригады ростовских пеленгов, о которых ходили самые страшные слухи, что вроде они умеют определять наличие незаконного передатчика даже по форме антенны.

Моя антенна, гордо висевшая через весь двор, могла вызвать очень большие подозрения у пеленгов, если бы таковые вообще заявились в наш двор.

Как потом неоднократно подтвердилось, основная движущая сила пеленгов была не в том, чтобы бегать по дворам с рамочной антенной, как это часто показывали в качестве примера работы немецких пеленгаторов времен второй мировой, а в том, что у них были свои осведомители из числа тех же нормальных пацанов, а еще вернее из числа уже попавших на конфискацию. Я не знаю, удержался ли кто-либо, если бы в обмен на сохранение всей эфирной аппаратуры нужно было бы сдать совершенно незнакомых пацанов. Но находились и такие люди, и совершенно непонятно было, как туда попал наш "гуру" Славик. То ли кто-то позавидовал его успехам в эфире (которые были весьма скромными и выглядели таковыми в сравнении только уж с совсем деревянными станциями), то ли это была случайность, но сам этот факт, когда Славик прибежал ко мне домой с горящими как фары глазами и стал быстро и сбивчиво рассказывать о своем фиаско, говорил о том, что он сам менее всего был готов к встрече с пеленгами.

Моя реакция была быстрой, я просто разобрал свою приставку на детали и попрятал в разные места. Потом, когда отец стал меня допытывать, а не то же самое ли я делаю у себя, за что публично покарали Славика, я скромно потупив глаза сказал, что нет, у меня даже в мыслях такого не было. Как будто антенну длиной в 90 метров я построил просто для того, чтобы наш старенький "Рекорд" лучше принимал станции из Ставрополя и Черкесска, под которые утром просыпалась наша семья. Отец, конечно, все понял, и его по-видимому интересовало больше то, насколько надежно я защитился от очередных пеленгов. У меня, на мой взгляд, была стопроцентная защита: я просто сделал конструкцию моей приставки такой, чтобы она разбиралась при желании на детали, никак не связанные между собой, и таким образом была бы трудно доказуемой в качестве передатчика. А мощные лампы что ж, они просто лежат в коробочке для коллекции или мало ли для чего еще, главное, не используются в хулиганских целях, и тут нечего доказывать.

Впоследствии оказалось, что Славик был "отмазан" его отцом, и вся его аппаратура вернулась обратно, вот только до сих пор неизвестно, скольких пацанов пришлось ему "сдать" в ответ на это великодушие власть предержащих

В июле 1968-го родители уехали на море, и я на какое-то время остался один в квартире. Это стало событием, потому что выхо-дить в эфир можно было почти круглосуточно, и главное, ночью, когда выходили монстры, мастера дальних связей. Ну и я, получив возможность выхода в ночной эфир, тут же причислил себя к этим мастерам дальних связей. В одну из первых же ночей я с восторгом ловил передачи мощных станций из подмосковья, мысленно прикидывая расстояние, и будучи уверенным, что такую даль может покрыть только уж очень совершенная аппаратура. Наши земляки откликались на дальние вызовы адекватно, среди прочих выделялась станция "Магистраль". Когда она включалась, казалось, что все дру-гие станции в эфире просто не существуют, это был именно тот идеал мощной станции, который каждый из нас, радиохулиганов, носил подспудно в своем сердце.

Итак, ночь, ярко горящие огоньки шкалы приемника, ярко-зеленый индикатор магнитофона, голубоватое сияние вокруг анодов мощных генераторных ламп передатчика. Мои сигналы, при всем моем энтузиазме, не доходили до источника. Я хорошо слышу станцию с позывными из подмосковья, становлюсь на эту же волну, включаю свою станцию на всю мощь и ору в микрофон свои позывные и прошу установления связи со мной. Потом отключаюсь, слушаю эфир на этой же частоте и слышу, как далекий оператор отвечает на запрос станции "Магистраль", при этом сетует, что какая-то помеха села ему на частоту, это он, видимо, обо мне, получается так, что я при всем кажущемся мне совершенстве моей аппаратуры, яв-ляю собой лишь помеху по-настоящему мощным станциям.

Ночь за ночью я наблюдаю эфир, стараюсь тоже встрять в радиообмен, но чаще всего мои попытки не выходят за рамки помех для мощных станций. Хотя два или три раза мне удалось связаться со станциями из Краснодарского края, кажется из станицы Крымской, и я долго не мог уснуть под впечатлением такой дальней связи.

Вообще, среди пацанов ценились два вида радиолюбителей: кто крутил музыку, (тот же Кристалл), или кто "ходил на даль" (на-пример, Магистраль). В одном случае это было желание удовлетво-рить потребности в коллективном прослушивании записей, в другом - доказать техническое совершенство аппаратуры.

В это же время существовали секции и кружки при радиоклубе, городской станции ДОСААФ, даже были курсы радиотелеграфистов, но все это было слишком "официально", чтобы привлечь к себе любителей эфира.

В рамках радиоклуба, тем более ДОСААФ можно было полу-чить категорию и выходить в эфир совершенно официально, не боясь никаких пеленгов. Но для этого нужно было придти в клуб, какое-то время там прозаниматься, не имея среди прочего, и двоек в школьном журнале, выдержать ряд испытаний и подчиняться правилам клуба. Сначала быть просто наблюдателем эфира в течение года, потом, когда наберешь достаточное количество QSL-карточек, переходить в операторы 3 категории, с мощностью передатчика не выше 10 ватт. Через три года, или раньше (при наличии особых заслуг) можно было получить вторую категорию, т.е. передатчик в 40 ватт, и еще через три года первую категорию и предельную мощ-ность в 200 ватт. При этом всем, говорить в эфире позволялось только о погоде или о характеристиках аппаратуры, и хотя ты и получал официальный позывной, но это было просто сочетание букв и цифр, и никакой романтики за этим не стояло.

Одним словом, изначально убивалась идея радиолюбительства, т.е. свободы поведения в эфире, которую наш брат ценил более всего. Пусть наши станции были неказисты технически, но голос наш прорывался вполне откровенно на "нашем" 200-метровом диапазоне, и часто простые слушатели предпочитали слушать наш порой косноязычный эфир по сравнению с правильно обставленным официозом, когда все звучит очень мощно, доходчиво, качественно, но не имеет души, не чувствует потребно-сти молодежи, и в числе подобных неслыханная передача "После полуночи" по проводному вещанию, которая выходила в эфир после 12 ночи, была единственной и вызывала интерес и определенный энтузиазм среди нас, молодых. Там, в частности, крутили и битловский "Back in the USSR", и "Those were the days" Мэри Хопкинс, и может быть много чего еще, если бы только это все мы слушали. У нас в городе проводное радио отключали с последними аккордами ночного гимна.
Радиохулиганы же давали эту музыку походя, вроде бы даже невзначай, просто между делом, стараясь сделать ее лишь декорацией, на фоне которой каждый в меру сил и интеллекта старался вы-сказаться.

Главной притягательной силой эфира была свобода. Свобода высказываний, свобода крутить музыку, которую все слушали во дворе, свобода иметь мощный или не очень передатчик, длинную или короткую антенну, свобода самовыражения.
Это самовыражение действительно было индивидуальным. Никто не лез к тебе в душу, если ты не хотел рассказывать о каких-либо событиях, в то же время, раз ты вышел в эфир, все ждали каких-то откровений. Кто-то давал откровения в виде новейшей и популярнейшей музыки, кто-то в виде мощнейшей аппаратуры, позволявшей на средних волнах вести уверенный диалог с Москвой и подмосковьем, кто-то просто выезжал за счет регулярных эфирных связей и умения встрять в каждую проблему, сколь бы мелочной она ни представлялась на первый взгляд.

Все более очевидным становилось одно: нужно как-то объединяться, нужно идентифицировать себя, как если бы мы были носителями своей определенной идеологии. Де-факто мы действительно являлись представителями новой идеологии, идеологии, основанной на радиоэфире, и то, что там не было изначально никакой руководящей и управляющей силы в лице кого бы там ни было, порождало осознание полной свободы, может это было то, чего нам по жизни не хватало, или точнее, в чем никогда у нас не воспитывалась потребность.

Находиться в эфире, осознавая, что тебя слышит если не весь город, то большая часть молодежи, было не просто. Каждый раз было ощущение, что ты стоишь на трибуне, и все то, что ты говоришь, могут слышать и твои друзья и твои недоброжелатели. Откровений в эфир почти никто не выдавал, хотя часто со стороны казалось, что у микрофона просто обыкновенный человек, запросто выдающий в эфир подробности личной жизни или пристрастий, вплоть до конкретных признаний.

Однако, те, кто слушал этот эфир, тоже были неравнодушны к такого рода признаниям. Часто, слушая хулиганский диапазон, публика напрягалась, заранее предполагая услышать и брань, и нецензурщину, мол, что с них возьмешь, с хулиганов-то?

Взять, действительно, было нечего, разве что конфисковать аппаратуру при очередной облаве. Но нельзя было конфисковать душу радиохулигана, потому что она была свободной. Свободной от декларируемых принципов морали, свободной от идеологического давления, свободной от конкретных запретов, и ничто не могло ею руководить, кроме столь же свободного мышления, поведения и принципов. Это был настоящий большой глоток чистого воздуха в пыльной и мрачной атмосфере строительства так называемого светлого будущего.
Часто идея о всеобщем радиохулиганском братстве звучала в различных наших "земных" встречах, но до более или менее осмысленных союзов или объединений дело не дошло. Говорили и о беспределе пеленгов, и о продажности некоторых наших же вчерашних корешей, которые за тридцать сребреников, т.е. за возможность сохранить свою аппаратуру, продавали всех, кого только знали, говорили и о настоящих энтузиастах нашего дела, которые прошли не одну облаву и возрождались, как птица Феникс.

Так вот и жили мы, выходцы 60-х, радиолюбители по душе, хулиганы (читай - нонкомформисты) по жизни, иногда не осознавая, какая же мощная струя общественного движения стоит за всем этим. В мире проходил Woodstock, где-то создавали свои бессмертные альбомы Джон Леннон, Боб Дилан, Мик Джаггер, множество других, просто неизвестных нам тогда групп и ансамблей, это было ис-кусство почти что из преисподней, официально даже нигде не упоминаемое. Максимум, чего мы добились официально, это была битловская баллада о девушке "Girl", записанная на одной из пластинок серии "Зарубежная эстрада", причем без упоминания о битлах, да еще уже упомянутые передачи по радиотрансляции после полуночи.

Немножко позднее появилась серия передач "Запишите на ваши магнитофоны" по "Маяку". Там крутили много разной музыки, в конце обычно, из хитов, но все было как-то ограниченно. Наш упомянутый выше "Кристалл" крутил почти все битловские концерты с почти государственным качеством почти все время, и никаких особых комментариев не выдавал.

Особо меня поразило, когда я услышал в эфире композиции Поля Мориа на средних волнах с очень приличным качеством, на волне того же Кристалла, когда у себя на магнитофоне я имел худшее качество, несмотря на перезапись почти со второй копии.
Зимой 1968-69 годов у меня возникли серьезные проблемы с антенной. Зима, как и обычно на Кавминводах, выдалась сырой, с морозцем, инеем и почти 100% влажностью. Однажды, придя из школы, я обнаружил, что моя антенна провисла очень опасно, и если ничего не предпринимать, то она упадет, как до этого падали многие мои антенно-фидерные шедевры.
Наскоро проглотив обед, который мне положено было съесть после школы, я поспешил на крышу, чтобы не дать упасть моему чуду антенного искусства. В тот раз я был особо неосторожен, и когда я потянул за провод вспомогательной растяжки, неожиданно он лопнул, оторвался, и меня обратная сила бросила на крышу. Уж не знаю, каким шестым или седьмым чувством я понял всю ситуацию и успел ухватиться за край слухового окна, иначе ничто не могло по-мешать моему свободному падению с третьего этажа со всеми выте-кающими…

Немного отдышавшись и придя в себя, я все-таки залез на гребень крыши и стал волнообразными движениями стряхивать иней с троса антенны. Иногда мои усилия передавались этому вот проводу, и тогда я чувствовал, что еще немного и этот монстр, в виде 90 мет-ров толстого медного троса, просто сбросит меня с гребня крыши, где я держался, лишь расставив ноги, а опорой мне служили швы оцинкованной крыши. Если бы сейчас мне представилась возможность просто посмотреть на это зрелище, я бы наверное ужаснулся. За каких-то десять минут я раза три подвергался опасности упасть или быть сброшенным с крыши, по краю которой был лишь неболь-шой желоб от дождя и абсолютно никаких перил или заграждений. При том что крыша была весьма крутой и сам факт выхода на нее зимой, в гололед, был весьма смелым и шокирующим. Хотя, кто не рисковал в 16 лет, не осознавая до конца степень этого риска…

После такого вот антигололедного мероприятия моя приставка вроде бы стала работать мощнее, но даже если бы это было не так, я бы никогда в жизни в этом не признался.
В разгар холодной зимы 1968-1969 годов, когда на улицу выходили только уж очень уставшие от сидения дома, активность радиолюбителей 200 метрового диапазона выросла неимоверно. Казалось, весь город только и делает, что сидит дома и крутит музыку по приставке, попутно нехотя завязывая новые знакомства и уж совсем нехотя выходя из дома.

В один из таких снежных холодных дней я вышел с утра в эфир, просто ради того, чтобы испытать очередное усовершенствование в аппаратуре, а тут все как навалились, в общем, назначил я встречу с одной из хорошо слышимых станций, не зная как же мне туда добраться.
Тут через какое-то время заявляется ко мне Славик-гуру, (мы к тому времени уже успели основательно подружиться), весь в снегу, и говорит, что станция, с которой я только что говорил, а он услышал все по эфиру, это некто Славик С., который живет в районе санатория "Машук", и что он ждет нас к себе в гости.

Я собрал несколько катушек с пленками, предполагая, что музыка заинтересует моего нового знакомого, мы прихватили с собой еще трех-четырех товарищей и отправились пешком через Лермонтовский разъезд, по лесу до санатория, где уже нас встречал Славик С. Он был очень рад, видимо не каждый день к нему захаживала такая толпа народу. Тут же мы стали крутить музыку, пытались выходить в эфир, в общем, хулиганили на всю катушку.
Родителей Славика С., не было дома, вокруг был только лес, так что стесняться было некого и нечего. Через какое-то время мы связались с одним из радиохулиганов, и после некоторых переговоров и взаимных условных сигналов договорились встретиться на Пушкинской, у его дома.
Адреса, естественно, никто не называл, только общие приметы, и когда мы по этим приметам двинулись искать нужный дом, мы почти совсем заблудились. Выручило то, что мы, подходя к дому, увидели очень неординарную фигуру, и самый смелый из наших напрямую спросил: "Парень, а не нас ли ты ждешь?"

Далее последовал ритуал узнавания, который сводился к расспросам о том, какую музыку мы крутили до момента договора о встрече, это было как складывание половинок открытки в шпионских фильмах, и мы так обрадовались, когда все формальности оказались пройденными. Тут же были отправлены гонцы в близлежащий магазинчик за портвейном, чтобы отметить наше земное знакомство, после чего разговор стал душевным, и все первоначальные подозрения были сняты.