Наверное, не найдется ни одного человека, тем более среди читателей журнала "Наука и жизнь", кто бы не знал, что в октябре прошлого года российскому ученому, академику Жоресу Ивановичу Алферову присуждена Нобелевская премия по физике. Весть взбудоражила всех. Средства массовой информации наперебой атаковали нового лауреата и неизменно подчеркивали, что последний раз эту высочайшую в научном мире награду отечественному физику - им был Петр Леонидович Капица - вручали 22 года назад.

Телевидение, компьютеры, Интернет, мобильные телефоны, проигрыватели для компакт-дисков, лазеры всех мастей, солнечные батареи стали неотъемлемыми атрибутами современной жизни, и нельзя было не оценить вклада - будь то теория или эксперимент, - который названные ученые внесли в создание этих шедевров научно-техничес кого прогресса. В комментариях отмечалось и то, что премию дали с очевидным опозданием - оцененные ею работы выполнены в основном в 1960-1970-е годы. Но! По мнению одних знающих людей, принявших участие в своего рода дискуссии по этому поводу, нобелевские премии всегда запаздывают, а по мнению других, думается, не менее компетентных, чем дольше премию не присуждают, тем больше вес научной работы - труды должны пройти испытание временем. На вопросы редакции отвечает вице-президент Российской академии наук, директор Физико-тех нического института имени А. Ф. Иоффе, председатель Санкт-петербургского научного центра Российской академии наук, председатель подкомитета Госдумы РФ по науке, академик Ж. АЛФЕРОВ. Беседу ведет специальный корреспондент журнала "Наука и жизнь" Н. ДОМРИНА.

- Вы устали.

- Устал. И правильно сказала моя супруга Тамара Георгиевна: "По-моему, тебе надо прекратить месяца на два давать интервью и показываться на телевидении - ты всем вообще надоел!".

- Жорес Иванович, свою книгу "Физика и жизнь" вы заканчиваете словами: "Десятилетним мальчиком я прочитал замечательную книгу Вениамина Каверина "Два капитана". И всю последующую жизнь я следую принципу ее главного героя Сани Григорьева: "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" Очень важно при этом понимать, за что ты борешься".
Вот этого романтизма, который всегда был свойственен науке вообще и нашей, отечественной науке в особенности сейчас практически не осталось. Как вы думаете, можно ли вернуть романтизм в науку? И можно ли без него обойтись?

- Сложный вопрос задаете. На него трудно ответить...

Я вообще не считаю, что все у нас развалилось в 1991 году. Мне кажется, это происходило шаг за шагом. И в прежние времена, которые старшее поколение несколько идеализирует, было достаточно формализма. Взять, например, Физтех. Вспоминая собрания нашего актива, на которых подводились итоги соревнования лабораторий, удивляюсь, какую же ахинею мы тогда несли с трибуны, как долго обсуждали всякую ерунду! Или эта система "резерва на руководящие должности"!.. Так что развал происходил постепенно. Но вот пример из "другой оперы", раз мы про физику пока не говорим.

В последнее время мне часто задавали вопрос об ответственности ученых за то, как используются научные открытия. Я обычно говорил, что ученый, в конечном счете, не может за это отвечать. Наша задача - добывать знания. Конечно, мы не могли не думать об их использовании, особенно в области полупроводников. Сфера применения наших исследований и открытий определилась быстро, и мы сами занимались внедрением. Но крупные решения по использованию научных открытий и у нас в стране, и за рубежом принимали и принимают, конечно, политики.

Я всегда говорю про три крупнейших технологических открытия XX века, которые, по сути, связаны с развитием квантовой физики. Это деление ядра, а стало быть атомная бомба, атомная энергетика, и то, из чего выросли информационные технологии - открытия транзистора и лазерно-мазерного принципа.

И "Манхэттенский проект" в США, и наш атомный проект - события гигантские. В них принимали участие выдающиеся, крупнейшие ученые, многие из которых - нобелевские лауреаты. Их обуревали очень сложные чувства. С одной стороны, они работали - и с энтузиазмом - над созданием оружия, надеясь, что это сохранит мир на Земле, с другой стороны, они создали, как когда-то сказал Ферми, "черт знает что, но какая замечатель ная физика!".

Когда объявили о присуждении Нобелевской премии по физике 2000 года, были разные отзывы, в том числе и упреки в адрес Нобелевского комитета за то, что он отошел от главного принципа - удостаивать премий очень глубокие фундаментальные физические открытия и вручил премию за технологию: физики в отмеченных работах не так уж много. Это неправильно, в случае с гетероструктурами и физики полно. Но в чем-то такое мнение справедливо.

В Нобелевском комитете несомненно долго взвешивали, прежде чем приняли решение, за что присудить последнюю в XX веке Нобелевскую премию по физике. Ведь отмеченные ею работы - это два ствола современных информационных технологий: интегральные схемы - вся современная микроэлектороника, а гетероструктуры - прежде всего телекоммуникации, связь, и выросли эти стволы из зерен - открытий транзистора и лазерно-мазерного принципа (в свое время также отмеченных нобелевскими премиями по физике). За интегральные схемы, вы знаете, премию 2000 года получил Джек Килби (на самом деле, Килби и Нойс - примерно в равной степени основатели современной микроэлектороники, но Нойс умер в 1990 году), а за гетеро-структуры - Герберт Кремер и ваш покорный слуга (хорошо было бы, чтобы кроме Кремера и мой друг Ник Холоньяк оказался среди лауреатов).

Если Флеров, Курчатов, Ландау, Тамм, Зельдович, Сахаров, Сциллард, Ферми, Оппенгеймер сознательно работали над созданием страшного оружия, считая, что выполняют патриотический долг, то мы просто делали интересную физику, на основе которой получились замечательные вещи: те же компьютеры, тот же Интернет. Но с их помощью независимо от нас, а формально, как говорится, с нашей легкой руки множится и распространяется немыслимая информационная грязь, которая, с моей точки зрения, приносит человечеству не меньший вред, чем радиоактивное загрязнение планеты. И я бессилен что-либо изменить! От этого скверно на душе.

- Но вряд ли ваши мысли и чувства концентрируются лишь на этом?

- Естественно. Сегодня я, наверное, чаще всего думаю и говорю о том, что страна не может обойтись без собственной электроники. И по этому поводу я неоднократно выступал на заседании правительства.

Когда мы жили в Стране Советов, в силу политической ситуации нам приходилось все делать самим: мы не имели возможности закупать оборудование за рубежом. Это, конечно, было трудно, к тому же вырос огромный военный флюс. В электронике, например, мы делали прежде всего военную продукцию, ну а из того, что не проходило военную приемку, получались телевизоры, видеомагнитофоны. Потом с опозданием стали выпускать персональные компьютеры.

Сегодня мы не в состоянии соревноваться со всем миром. И раньше не могли, а теперь и подавно, поэтому очень многие, в том числе и наши реформаторы, придерживаются вполне определенной позиции: зачем развивать собственную промышленность, если все, что нужно, сейчас можно купить. Надо использовать Интернет, телекоммуникации, а все эти компоненты - зачем ими заниматься?

Есть здесь, как говорится, два аспекта. Один - военный. Хотя вооружения и сокращаются, в определенном объеме они будут существовать всегда, и в этой области мы не можем рассчитывать на западную компонентную базу - нам нужно иметь свою. А для этого нужна своя индустрия, причем на достаточно высоком уровне, которую можно будет использовать и для других целей. Исходя из этой простой логики нам необходимо воссоздавать свою электронную промышленность.

Второй аспект - тоже очень существенный, в том числе для меня лично. У нас очень хорошая система образования на базе санкт-петербургского Физико-технического института. Она известна, она уникальна. Ее закладывал Абрам Федорович Иоффе. Мы ее сохранили и развиваем. Создали школу - наш физико-технический лицей. У нас есть физико-техничес кий факультет в Политехническом институте (теперь университет), есть базовая кафедра в ЛЭТИ (ныне Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет). Мы построили замечательный дворец для Научно-образовательного центра, приезжайте его посмотреть.

- Спасибо, непременно!

- Я получаю огромное удовольствие, приходя в Научно-образовательный центр, - там у нас каждую вторую пятницу проходят публичные лекции на самые разные темы для школьников, студентов и всех интересующихся, я этот цикл организовал, а теперь сам слушаю лекции с большим интересом и от души радуюсь, когда смотрю на детские мордочки! Надо сказать, что самые сложные и интересные вопросы задают как раз дети. Хотя они не детишки уже, мы принимаем учащихся начиная с восьмого класса...

- Раз уж заговорили на эту тему, то скажите, какова вообще система? Дети параллельно учатся у вас и в обычной школе?

- Нет, они переходят учиться к нам, в лицей, который называется "Физико-техническая школа". Это сегодня, по-моему, единственная общеобразовательная школа в стране, которая принадлежит не Министерству образования, а Российской академии наук.

...И я знаю, что очень многие из них, окончив школу, поступив на наш факультет или на другие факультеты, потом уезжают. И поступают многие затем, чтобы получить такое образование и уехать. Если у нас не будет восстановлена, возрождена промышленность, то не будет будущего и у науки. В том числе у фундаментальной, потому что наши результаты, в конечном счете, у себя в стране не будут востребованы.

А то, чем занимаюсь я, мои ученики и больше половины лабораторий Физтеха, - это физика твердого тела, физика полупроводников, из которых непрерывно возникают новые электронные компоненты, и им прямой путь в производство. Так что тут уж просто "эгоистический" интерес!

- Жорес Иванович, сколько институтов возникло на базе Физтеха?

- Начиная с 1928 года - пятнадцать. Последний выделился в 1977 году. И вот уже 23 года - ни одного. Когда я только стал директором Физтеха (меня избрали в 1987 году), мои попытки выделить часть лабораторий в новый институт не удались. Наступили сложные времена, и пускаться в автономное плавание никто не стремился. Все хотели быть на общем корабле Физтеха.

- А в принципе, когда спектр исследований института настолько широк, что из его недр рождаются новые исследовательские учреждения, это хорошая тенденция?

- Конечно. Но подобных Физтеху институтов не может быть много даже в такой большой стране, как наша. Не может быть и в Соединенных Штатах Америки.

Физтех - уникальное место: если ученому приходит в голову некая новая идея - и я это проверял на себе, - то он может обсудить любые ее аспекты, что называется, не выходя из здания. Можно пойти и поговорить со специалистами в самых разных областях: в физике твердого тела, в полупроводниках, с теоретиком, с химиком - и, "пошлявшись" по институту несколько недель, сформулировать свою идею совсем на другом уровне. Если взять по-настоящему крупные научные открытия, ну, прежде всего, в близких мне областях, то у нас в стране они вышли из Физтеха, ФИАНа, "Курчатника" (Российский научный центр "Курчатовский Институт" ), а в Соединенных Штатах - из Bell Telephon, IBM - это очень большие комплексные исследовательские научные центры. В США сегодня делают ставку прежде всего на университеты, но там и в университетах создают мощные научно-исследо вательские центры. Так делают, например, в MIT (Массачусетский технологический институт), в Caltec (Калифорнийский технологический институт). Конечно, эффективные исследования проводятся и в небольших учреждениях, но в целом по-настоящему новые научные направления и новые технические решения рождались и рождаются в комплексных лабораториях.


Подробнее см.: http://www.nkj.ru/archive/articles/5818/ (Наука и жизнь, России без собственной электроники не обойтись – убежден нобелевский лауреат академик Ж. И. Алферов)