Проверка или первый прыжок с парашютом

В Ташкентской школе штурманов ВВС, курсантом которой я был перед началом войны, полеты проходили, практически без приключений. Летали мы, курсанты, на старых самолетах-разведчиках Р-5 в надгорьях гор, окружающих г.Ташкент с юга. Снежные вершины гор виднелись вдали, а кругом была степь с ее зеленой травой, множеством красных маков весной и симпатичными тушканчиками, чем-то напоминающими кенгуру. В конце мая трава выгорала, превращаясь в жуткую массу с бегающим по земле множеством паукообразных, больших, желто-коричневого цвета фаланг. Их укусы были ядовиты, но не опасны. Вели себя они мирно и бегали вокруг, когда приходилось садиться на землю. За все время во всей школе был один только случай укуса курсанта змеей, все обошлось благополучно. Змей было много в степи, особенно гюрзы. Однажды мы узнали, что прилетел самолет с инструкторами по прыжкам с самолета и каждому из нас придется прыгать. Прыжки начали с одной из эскадрилий. Вскоре случилась неприятность – разбился курсант, у которого почему-то не раскрылся парашют. После этого случая прыжки были отменены. После окончания школы, часть курсантов, получивших вместо звания лейтенанта звание сержанта (уже шла война), были направлены для дальнейшей учебы в город Мары, Туркменистан. В их числе был и я. После начала войны сюда была переведена одна из двух (Ивановская) высшая школа штурманов и летчиков авиации дальнего действия (АДД), слушателем которой и стал я.  Командование школы находилось в г. Мары. Начальником школы и главным штурманом были известные в то время летчики, принимавшие участие в спасении челюскинцев (ледокол, затертый в Арктике льдами и затонувший). Полетами к Северному полюсу Земли, высадкой там экспедиции во главе с Папаниным и радистом экспедиции – известным всем старым коротковолновикам – Кренкелем. Кстати говоря, мне однажды повезло провести с ним связь. Судя по тому, как он работал (в режиме CW), можно было предположить, что это были его последние связи, как ни печально. Вот с этими первыми героями Советского Союза мне предстояло говорить – докладывать о случившемся, а случилось следующее: если в Ташкенте нас курсантов возили летчики-инструктора и самолеты были Р-5, и катастроф не было, не было и похорон, то здесь картина была иная. Летали мы уже на других самолетах, летали, в основном, ночью. Пилоты тренировались сначала днем – но кабина закрывалась «колпаком». Полет происходил по приборам вне видимости земли. Город Мары – это единственный город, древний город в оазисе в окружении двух пустынь: Кара-Кум и Кызыл-Кум. Жизнь в оазисе была за счет вытекающей из гор небольшой реки, ее вода расходилась по сети арыков, покрывающих площадь оазиса, а площадь была такова, что с высоты одной-двух тысяч метров были видны зеленеющие границы оазиса, а далее желтые пески. Через пустыню проходила линия железной дороги, соединяющей Ашхабад с г.Чарджоу на одной из двух рек, впадающих в Аральское море (Верное озеро). На этом отрезке дороги были станции (разъезды). Одной из них была станция под названием Уч-Аджи. Она состояла из станционного здания с селекторной ж/д связью. Ж/д платформы, на которой стоял большой резервуар (большая деревянная бочка), с привозной водой, но и каким-то жильем для персонала. Эта станция была одновременно и ориентиром – поворотным пунктом во многих маршрутах и пользовалась у нас плохой славой, в связи с тем, что в ее районе чаще всего разбивались экипажи. Были ночи, когда разбивалось за ночь до трех экипажей и все почему-то здесь. Вот среди таких трех самолетов (Ил-4) однажды оказался и наш. Экипаж состоял из трех человек – пилот, штурман и радист. Полет был самостоятельный. В маршруте среди поворотных пунктов была и эта злополучная станция. Время было уже осеннее, днем было достаточно жарко, а ночи были холодные. Приходилось летать в унтах и меховом комбинезоне. В обязанности радиста было передавать прохождение всех поворотных пунктов маршрута. Когда мы вышли на эту ж/д станцию, маршрут которой уходил вглубь пустыни, необходимо было передать о проходе, я стал звать радиста, но тот не отвечал, слыша это, пилот попытался «потрусить» самолет, его хвостовую часть, где была радиостанция, результатов не последовало – радист молчал. Мы продолжали полет, не передав о происходящем. Я сидел, занятый своей работой, пилот – своей. Изредка я или он подавали о себе знать, но этого, как потом выяснилось, было мало. Тем более за спиной был пример – предостережение – заснувший радист. Мне следовало поддерживать непрерывный контакт с пилотом – говорить с ним. Опыта еще было мало, да и я не поверил бы, что в воздухе можно заснуть, если бы мне такое кто-нибудь сказал. А сказать – сказали, я же все равно не поверил этому и был даже удивлен и только тогда, когда однажды сам засыпал, будучи на высоте, поверил этой версии. А случилось следующее – самолет вдруг стал вести себя как-то странно, я стал звать пилота, но тот молчал, я не знал, что делать, опят позвал, крича, опять молчание и тут я почувствовал, что самолет падает. Трудно описать это чувство. Внизу пустыня, мы удалились от ж/д линии довольно далеко. Наконец, я решил прыгать, я успел засунуть карту за комбинезон, но забыл рассоединить разъем на шнуре от шлемофона. Он прочно держался, но и легко рассоединялся при правильном нажатии. Мне не приходилось пользоваться парашютом, я знал только правила. Раскрыв нижний люк, я  с трудом выбросился. Сделав некоторую выдержку, трудно сказать, сколько она длилась секунд, но прежде, чем выдернуть кольцо, я успел ощутить довольно приятное ощущение невесомости при свободном падении. парашют раскрылся и посмотрел вверх, я увидел купол – он был не круглый, а квадратный, был хорошо виден в лунном свете. И тут я на мгновение испугался, я решил, что спускаюсь на вытяжном парашюте, т.к. знал об их квадратной форме. Но это было мгновение. Я увидел, что от меня к куполу идут стропы, я взял их в руки и убедился, что это так. Так я узнал впервые, что есть парашюты не только с круглыми куполами. Все это длилось какие-то секунды, последовал удар о песок ногами, купол простирался по земле, светила луна, стояла тишина, вдали горел упавший самолет. Освободившись от парашюта, я пошел к горящему самолету. Это было совсем недалеко. Подойдя вплотную, на песке я увидел небольшой черный предмет. Я поднял его – оказалось, это был баллон без цоколя и содержимого в нем от радиолампы приемника «УС». Он был совершенно не помят. В огне слышались звуки от взрывавшихся ракетных патронов. Обойдя вокруг горящего самолета и убедившись, что никаких следов на песке нет, я вернулся к парашюту, как мог, собрал его. Карту я плохо засунул, и ее вырвало при падении. Я снял с головы шлемофон и только тут обнаружил, что нет шнура. Осмотрев его, я увидел, что шнур оборван у самого выхода сзади шлемофона, шнур был четырехжильный с нитяной оплеткой. Он мог на растяжение выдержать большую нагрузку. Этого обрыва я не почувствовал, а ведь можно было зависнуть на нем… Небо было ясное и звездное, так что сориентироваться в каком направлении надо идти, было не трудно. Карту района полетов мы были обязаны знать на память, как оказалось потом, я выбрал правильное направление. Днем пришлось ориентироваться по солнцу. Как было бы хорошо, если бы при себе был компас! Но получилось так, что не то что компаса, но и ножа или спичек, которые бы тут пригодились, не было – один только носовой платок в кармане, вот с чем пришлось расстаться…
Пройдя какое-то время, я понял, что идти дальше не имеет смысла, что следует отдохнуть и дождаться рассвета. Было холодно, пришлось залезть в меховой комбинезон, парашют под голову и уснуть, предварительно осмотрев песок вокруг. Я боялся, что может появиться змея или что-нибудь еще из числа паукообразных. На всем пути ни единой змеи я не встретил. Проснувшись на рассвете, я продолжил путь, неся с собой и комбинезон, который к тому же был не из легких и парашют – жалко было бросать. Вскоре я понял, что с таким грузом да еще с унтами на ногах я далеко не уйду. Пришлось выбрать побольше куст саксаула, уложить под ним парашют, а на вершине куста, в виде флажка прикрепить носовой платок – парашютное кольцо я взял с собой. Днем становилось жарко, захотелось пить… Так я прошел сутки без еды и воды. На второй день пути появились галлюцинации – слышался звук моторов самолета. Смотря вдаль, виднелась водная поверхность, потом все исчезало. Правда, во второй половине первого дня пути я таки видел пролетающий на небольшой высоте «Дуглас», но он пролетел мимо, потом я узнал, что этот самолет искал наш самолет. В него по обе стороны посадили наблюдателей из числа слушателей, но, к сожалению, никто из них так ничего и не увидел – ни меня, ни места падения самолета. Песок в этой части пустыни не был таким сыпучим как в других местах, но изобиловали огромные «ямы», в которых уместился бы если не пяти, то трехэтажный дом. Они были повсюду, как волны в океане. Они не давали идти по прямой. Внутри, на дне, в норах жили какие-то, очень пугливые зверьки с кошку величиной. Их было довольно много. Чем они питались – не знаю, как называются – не знаю и сейчас. Варанов приходилось встречать, но в других местах. На третий день пути без воды идти уже было очень трудно, приходилось часто ложиться и подолгу отдыхать. Появилась тревога, что выйти на ж/д линию не удастся. Я лежал на песке обессиленный, и вдруг мне послышался какой-то очень слабый звук, напоминающий звук колокольчика. Я в начале не обратил внимания, до этого уже не раз слышалось подобное. Но вскоре звук повторился, потом еще и уже несколько сильнее. Я, собрав силы, встал и стал смотреть вдаль вокруг себя. Вдали я увидел что-то черное, что медленно двигалось. Я пошел из последних сил, стараясь увидеть, что это такое. Выйдя на бугор, я увидел стадо овец черного цвета, около них – людей. Впереди стада шла коза с колокольчиком на шее, звук которого и привлек мое внимание. Казалось, что путь выбирала коза, так, наверное, и было, а за нею следовало все стадо с пастухами сзади. Они проходили мимо, мне пришлось подать звук, после чего я был замечен. Один из этих людей, (их было трое) пошел мне навстречу. Что-то сказал на своем языке и протянул руку, чтобы взять у меня мой комбинезон, с которым я не мог расстаться. Вначале мне показалось, что он хочет его забрать у меня, ведь я не знал, с кем встретился, но потом понял, что это не так. Мы подошли к стаду. С ними кроме козы были еще ишак и верблюд. Они дали мне воды – жидкость имела цвет и на вкус была горько-соленая, достаточно противная, но все же это была вода! Придя в себя и несколько оправившись, я понял, что эти люди не знают русского языка, так же как я – их (не считая тех немногих слов, что знал я). Я счел, что они хотят знать, откуда я появился, поэтому мне пришлось объяснять им просто жестами, но боюсь, что у меня ничего не получилось. А может быть, они и сами догадывались. Позже, перед тем как покинуть их, я попытался сказать им об оставленном парашюте, ведь там было 64 м2 чистого шелка, да и стропы пригодились бы им, показал направление, время пути в днях на пальцах, но они отнеслись к тому, что я объяснял, безразлично, видимо, так ничего и не поняв. Я пробыл у них до следующего дня. Мне повезло: во-первых, я был обязан козе с ее колокольчиком, а во-вторых, тому, что встретил простых, но очень хороших и порядочных людей. От них можно было узнать многое, но язык не дал этой возможности. Время для этого было. А сейчас немного о том, как они пекли хлеб для себя в такой обстановке. Вечером, когда стемнело, они разожгли костер. Один из них пошел к верблюду – там у них были их вещи, продукты. Принес какую-то посудину и мешочек с чем-то, воду. Потом насыпал из мешочка в тазик муки и замесил тесто. Я сидел и смотрел, что будет дальше. Из этого теста он слепил несколько больших лепешек, после чего разгреб огонь костра, песок в этом месте потемнел от нагрева. Он разгреб его и бросил туда в песок это тесто, потом засыпал все это сверху тем же песком. Я сидел и думал, как же придется есть такой хлеб, точнее – чуреки, вместе с песком. Но к моему удивлению, когда, через время, он разгреб песок и извлек оттуда эти коржи, было достаточно одного удара руки и ни единой песчинки на поверхности не осталось. Утром, позавтракав, я понял, что мне предстоит покинуть столь гостеприимных людей с их животными, а овцы были не простые, а каракулевые. Им нужно было двигаться дальше в одном направлении, а мой путь был в противоположном. Травы, в моем понимании, там нет, но в это время года вокруг стебельки травы. Вот их то и поедали овцы, а для этого им надо было постоянно двигать вперед. Мне что-то сказали и предложили сесть на ишака, для меня это было несколько странно, но я сел. Мне было жалко этих животных, когда они на своих тоненьких ножках, увешанные по обе стороны мешками с грузом тащат на своей спине еще и седока, а часто и не одного. Рядом шел один из них. В руках у него был мой комбинезон. Через какое-то время мы вышли на более ровную часть местности. Я слез со спины ишака, погладив его по мордочке, в знак благодарности. Мой сопровождающий, отдав мне в руки комбинезон, стал показывать рукой на землю. Я смотрел и ничего особого там не видел, было, правда, что-то наподобие тропы. Я посчитал, что он показал мне именно это. Я попытался узнать, сколько мне времени придется идти то, что я понял, оказалось не так. Я рассчитывал, что выйду на ж/д линию к середине дня, а оказалось другое. Я шел по чему-то, напоминающему тропу, но и она вскоре кончилась, а может, я сбился с этой «дороги», время шло, и я тоже шел. В конце дня на моем пути попался первый признак жизни, кибитка с полукруглой крышей и вокруг ничего перед ней сидел на корточках молодой еще туркмен и обдирал шкуру с ягненка. Я подошел к нему и поздоровался. В ответ он молча посмотрел в мою сторону, и продолжил свою работу, не обращая на меня никакого внимания. Потом он встал и пошел, ничего не говоря, внутрь кибитки, я последовал за ним. Войдя, я увидел посредине гору крупной белой соли. В стороне, на земле, лежали еще две горы, но уже не соли, а каракулевых черных шкурок. Они лежали, пересыпанные толстым слоем соли…Их было много. Ничего не добившись, мне ничего не оставалось, как продолжить путь. Теперь, я думаю, может этот человек просто был нем, ведь всякое может быть, а может и не так? К вечеру я наткнулся еще на две кибитки, рядом был колодец, большой в диаметре и обложенный саксаулом. Сверху было колесо и ворот, глубина, видимо, была большая. На картах некоторые колодцы были обозначены, а рядом были цифры, говорящие об их глубине. Их глубина впечатляла, особенно некоторых. Я зашел в одну из кибиток на земле, посередине дымились угли, вокруг сидело около десятка людей, среди них и женщины и ели, разговаривая между собой. Русского языка они тоже не понимали, но зато предложили сесть рядом с ними. Был конец дня, и уже хотелось пить и есть. Вскоре я пошел дальше, рассчитывая, что ж/д полотно уже близко. И, наконец, мне повезло, да еще и как: к середине ночи я вышел прямо на ту злополучную ж/д станцию, а вернее, ж/д разъезд под названием Уч-Аджи, а не на полотно где-нибудь далеко от станции. Во время прыжка, кольцо осталось у меня в руке. Я его сохранил, выцарапав на нем дату и название этой станции. С ним рядом лежит еще одно кольцо с другой датой и названием пункта, но это уже другое время, другая история, другие потери.
Я вышел на свет вовнутрь станционного здания и попал прямо на дежурного по станции, больше я там ничего не видел. Тот, увидев меня, и ни о чем не спрашивая, выпалил: - Вас ищут, я получил сообщение по селекторной связи. С проходом первого поезда я посажу Вас, Вам приказано ехать в Мары. После чего, начальствующим тоном сделал мне замечание насчет расстегнутой на гимнастерке верхней пуговицы. Видимо, он был из числа военных. Приближался рассвет, пришел поезд – товарняк, и я поехал в начале седьмого утра со своим комбинезоном и в унтах. Нашел дежурного офицера, доложил, тот сказал, что начальство будет в восемь утра. Пришлось ждать. Пришло время. В восемь утра прозвучала команда дежурного: «Школа, смирно!» После чего дежурный отрапортовал: Вскоре меня вызвали к начальнику школы в кабинет. Кабинет был большой и длинный. Вдали у окон стоял такой же большой письменный стол, за которым сидел сам начальник, а рядом с ним на стуле сидел штурман школы, фамилию которого я помню до сих пор. Это был известный в стране человек по фамилии Пистолькорс (в написании может быть неточность). Мне пришлось доложить обо всем случившемся, были и вопросы. После паузы один генерал сказал другому: «Заснули». После чего меня отпустили. Через некоторое время дежурный офицер сказал, чтобы я зашел в дом и показал на фруктовый сад рядом. В этом небольшом особнячке меня встретили подчеркнуто вежливо и сказали, что мне надо подписать какую-то бумагу, которую положили на стол.  Пробежал глазами – там было кратко изложено то, о чем я говорил в кабинете, я подписал и был свободен, не помню, как я добрался назад, конечно, каким-то поездом и вскоре был «дома». Завтрак уже прошел, все разошлись по своим местам. Столовая находилась недалеко. Когда я зашел, то там кроме трех поваров – вольнонаемных женщин никого не было. Увидев меня, они принесли еды больше, чем надо. Когда я ел, они стояли в дверях кухни и одна из них, постарше, вытирала глаза от слез. Вечером я узнал, что был уже похоронен, пока выбирался из пустыни. В эту ночь в том же районе разбился и другой экипаж. Не помню всех подробностей, но произошла ошибка и все из-за того, что радист не передал прохождение поворотного пункта ж/д станции Уч-Аджи. Позже узнал, что в район падения была отправлена машина, что это место нашли, что останки пилота и радиста привезли и захоронили. Вскоре из Байрам-Али эскадрилья наша (отдельная) перебазировалась в Теджек на другой аэродром. Прошло около месяца, и однажды перед вечером приходит один из наших инструкторов и говорит, чтобы я собирался, что у него предстоит полет со слушателем-пилотом и ему на всякий случай нужен штурман и еще что-то в этом роде. Пришлось ехать на стоянку самолетов. Самолет был уже подготовлен, у самолета лежали два парашюта, на что я сразу обратил внимание. Когда пилот надел парашют и залез в кабину, я увидел, что парашют один на двоих. Меня это возмутило, и я достаточно твердо сказал, что без парашюта в кабину не полезу. Тогда инструктор сказал: «Хорошо, одевай мой. Я полечу без», и я  надел этот парашют. Потом я ругал себя за это – надо было поступить как-то иначе. Но как? Мы взлетели, мой шлемофон подключить не было куда, поэтому я не слышал, о чем он говорил. Все шло нормально. Я сидел на створках над люком на парашюте, как на стуле, он сидел в кресле без «подушки», штурвал был вставлен. И тут вдруг замолкают оба двигателя. Я смотрю на него, он на меня. Мне это, конечно, не понравилось. Самолет двигался, теряя высоту. Я сидел и ждал, что же будет дальше. Прошла минута, другая и моторы, вдруг, заработали. Я вздохнул с облегчением. Мы сели, вернувшись на аэродром, приехали домой и все пошло своим чередом. Я этому случаю (полету) не придал значения. И только, спустя много лет, имея уже не один десяток боевых вылетов и определенный опыт, анализируя тот случай, понял, что это была проверка того, что я рассказал тогда в кабинете начальника школы. Что же касается парашюта, то думаю, что просто произошла неувязка, когда выдавали и везли парашюты. В подобном случае их должно, как всегда, быть два. Инструктору ничего другого не оставалось, как поступить так, как он сделал.

26.03.10 г.   U5RC